Писатель Владимир Бушин в беседе с обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко :
— Солженицыну, чувство стыда, по-моему, было неведомо. Или почти неведомо. Иначе вряд ли родилось бы у него поразительное назидание, которое он провозгласил, а я привёл в качестве эпиграфа к своей книге о нём. Вы послушайте: «Отмываться всегда трудней, чем плюнуть. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым».
Каково?! Я и в подзаголовок книги «Неизвестный Солженицын» вынес: «Гений первого плевка…» Если гений, как некоторые его величают, то, без сомнений, лишь в этом смысле, им самим сформулированном.
И он, представьте только, учит всех «жить не по лжи»!
— Почти всеобщее внимание к новому имени в литературе и увлечённость его личностью, его публикациями со временем не просто снижались. Однозначный плюс по отношению к нему у многих сменился на категорический минус. У одних раньше, у других позже. Вы отметили, что и с вами такое произошло. Давайте поконкретнее разберёмся в причинах.
— О самой главной кратко я уже сказал. Кому-то быстрее, а кому-то по прошествии большего времени стало раскрываться, что он очень много врёт. А это было особенно невыносимо в сочетании с его назойливыми призывами «жить не по лжи». Даже целая статья у него именно так называлась. В результате придуманный им слоган был подхвачен и поднят в целях апологетики его, стал цитироваться к месту и не к месту, превратившись в своего рода рекламу. Но между тем, как всё более выяснялось, сам-то автор благого призыва жил и живёт совсем иначе!
Мне это стало понятно достаточно скоро. Уже по тому, как он отрекомендовывался в первых публикациях о себе. Дескать, все четыре военных года, не уходя с передовой, командовал батареей. Когда такое читаешь или слышишь, естественно, думаешь об артиллерийской батарее. А боевая огневая батарея на передовой — это серьёзная опасность и для бойцов, и для командира.
Однако вдруг узнаю: он-то был в совсем ином положении. У него в подчинении находилась батарея не пушек, а звуковой разведки, и это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Потому что звуковая батарея располагается обычно на существенном удалении от фронта. Он же называет это передовой.
— Известно, что к нему даже приезжала тогда жена, и она жила у него в офицерской землянке. Прямо-таки небывалый, уникальный случай, по-моему…
— Вот-вот! Действительно, батарея звуковой разведки, которую Солженицын возглавлял, размещалась в то время на территории Белоруссии. Так он посылает ординарца в Ростов-на-Дону, и тот привозит ему по фальшивым документам молодую супругу. Они в землянке командира живут, читают вслух любимые книги, жена переписывает его сочинения, которые затем посылает в Москву — в разные редакции, писателям Борису Лавренёву, Константину Федину, профессору-литературоведу Леониду Ивановичу Тимофееву, у которого после войны я учился в Литературном институте… Такая вот «передовая».
— Словом, своё пребывание на фронте он постарался изобразить гораздо более боевым, чем было в реальности. А потом в нужном ему направлении стал всемерно усугублять и тяготы пребывания в неволе? Нагнетать ужасы и кошмары, неимоверные мучения и бессмысленную жестокость…
— Разумеется. Чем гуще, тем лучше. Такова задача. Ради этого велась основная работа по изображению ГУЛАГа. Иногда его фантазии прямо-таки зашкаливают. Скажем, бросает мимоходом, будто приговорённых к расстрелу, бывало, не расстреливали, а отдавали на съедение диким зверям в зоопарке. Ну что это такое?
— И никаких конкретных фактов, подтверждающих подобные выдумки, конечно, не приводит.
— В том-то и дело! Извольте верить ему на слово — без имён, без места действия, без дат. На уровне слухов. «За что купил, за то и продаю». Ссылки неопределённые: один узбек сказал, от двух студенток слышал, всё в таком роде.
Обращение с цифрами абсолютно безответственное! И когда пишет о наших потерях в войне, и когда называет численность репрессированных. Тут шло у него по нарастающей, и возникли в конце концов просто фантастические 106 миллионов. Но кто же тогда, спрашивается, воевал и затем восстанавливал страну?
Про враньё его оголтелое немало и убедительно было написано, причём не мною одним. Так я обратил внимание вот на что. Недавно знаменитая вдова нынешнего юбиляра проделала необычную операцию с главным трудом его жизни — «Архипелаг ГУЛАГ». Решила адаптировать, то есть приспособить, этот огромный текст для восприятия школьниками, сократив его раза в четыре. А при этом, как я заметил, она опустила самые одиозные места, которые обоснованно вызывали наибольшие протесты и возмущение.
— Пожалуй, это можно считать косвенным признанием, что критика особо вопиющих солженицынских нелепостей справедлива. Однако общую картину такая корректировка не меняет. Всё равно получается, что сплошь невинные люди (буквально все!) брошены в ГУЛАГ и страдают там якобы ни за что. Ведь и сам автор «Одного дня Ивана Денисовича» сразу же столь сочувственно вошёл в общественное сознание именно как невинный мученик, жертва безграничного произвола, который требует категорического осуждения.
— Цель очевидна. Только вот насчёт невиновности… Боюсь, у многих до сих пор остаётся такое заблуждение и относительно самого Солженицына, и вообще. Ни за что все сидели? Ни за что его арестовали? Отнюдь!
— У вас в книге есть целая глава «Загадка ареста Солженицына».
— Этой проблемой я долго занимался, потому что существовали разные версии. К тому же очень важно было понять психологию главного действующего лица.
Арест состоялся 9 февраля 1945 года, когда наши войска уже вошли на территорию Восточной Пруссии. Неожиданно его забрали? Нет, он должен был этого ожидать. Судя по всему, он и рассчитывал на это. Поскольку продолжительное время в письмах своему школьному товарищу вовсю поносил стратегию советского Верховного Главнокомандования. Это в разгар войны! И, подчеркну, когда на каждом письме ставился строгий штамп: «просмотрено военной цензурой». Не мог он не знать, к чему его писания приведут.
— Выходит, грубо говоря, сам нарывался на арест?
— К такому выводу я и пришёл. Вроде бы нелогично: ведь уже близок конец войны. Однако сказалась оригинальность Александра Исаевича, про которую один солженицынский биограф написал так: «Всегда, когда кажется, что его действия находятся в вопиющем противоречии со здравым смыслом, за изображаемым безумием стоит трезвый расчёт».
— В чём же расчёт был на сей раз?
— Представьте, он рисовал себе совсем иную картину конца войны, нежели абсолютное большинство нас на фронте и в тылу. Когда в 1944 году Красная Армия изгнала оккупантов с нашей земли, он писал жене: «Мы стоим на границах войны Отечественной и войны Революционной». То есть был уверен, что самые страшные испытания ещё впереди, а потому всерьёз задумывался, как бы лично ему их избежать.
Прикидывал: не сесть ли лучше в тюрьму? Срок могут дать большой, но в новой войне Советский Союз быстро рухнет — «и я на свободе».
— В чём-то, кстати, его интуиция была не беспочвенной. Если вспомнить, что мы знаем теперь. Уже на май — июнь 1945-го, то есть сразу после Победы, вчерашний наш союзник Черчилль планировал начало операции под кодовым (весьма выразительным!) названием «Немыслимое». Сохранившиеся немецкие части вместе с войсками англосаксов должны были нанести удар по изрядно уставшим в сражениях бойцам Красной Армии…
— Да, так планировалось. И не состоялось лишь потому, что американцы отказались тогда такой удар поддержать: им нужна была наша помощь для разгрома Японии.
«Патриот» во стане вражеском
— Что ж, в 1945 году «Немыслимое» не произошло. Однако передышка нам дана была крайне короткая. Очень скоро из американского Фултона прозвучит на весь мир речь того же Черчилля, ставшая сигналом к началу напряжённейшей «холодной войны» против Советского Союза. Без обиняков надо сказать — войны на уничтожение. И вот тут, как и во время Великой Отечественной, перед каждым неотвратимо встал вопрос: с кем ты, за кого ты, на чьей стороне? Солженицын по деяниям его со временем был назван «литературным власовцем». Как вы считаете, правильное название?
— Абсолютно точное! Как и генерал-лейтенант Власов, он стал предателем своей Родины. Причём, как и Власов, предателем знаковым. У них и оправдания этого одни и те же. Дескать, я не против России, а против коммунистического режима. Но чем это обернулось по отношению к родной стране в целом и к её народу?
Вспомним хотя бы, на чём построен роман «В круге первом», по которому уже в наше время, в 2005—2006 годах, сняли и показали по главному каналу российского телевидения одноимённый десятисерийный (!) фильм. В романе и фильме этом мечется по Москве дипломат Володин, чтобы забежать в будку телефона-автомата и позвонить оттуда в американское посольство. У него для властей США важнейшая информация: в Нью-Йорке советскими разведчиками готовится похищение одного из ключевых секретов атомной бомбы, и он хочет этого не допустить.
Вот кто любимый герой Солженицына, которого показывают с нынешнего телеэкрана как пример для всех. И какое у автора сопереживание, чтоб не попал дипломат-предатель «в лапы КГБ»! Ведь им обоим, герою и автору, одинаково противно, что их страна получит возможность атомного противостояния самим Соединённым Штатам.
— Оказавшись в США и проживая в штате Вермонт, Солженицын постоянно взывает к руководству этой главной империалистической державы да и ко всему капиталистическому Западу, чтобы усиливали они давление на ненавистный ему Советский Союз. А про свой народ он и не думает…
— Его действительно не очень тревожит, если этот народ даже подвергнется тотальному уничтожению. В «Архипелаге ГУЛАГ» есть сцена смуты среди заключённых где-то на пересылке, когда, как он выражается, «мы орали: «Будет на вас Трумэн с атомной бомбой!» Насчёт других не знаю, но уж он точно орал громче всех.
Для него со временем это стало прямо-таки навязчивой идеей — поднимать Запад, а прежде всего, конечно, США на самые решительные действия против собственной Родины. Вот ныне его поклонники любят подчёркивать, что он, как русский патриот, выступал и с критикой западного образа жизни. За снижение моральных критериев, например…
— Да совсем недавно Дмитрий Киселёв на телеканале «Россия» выдал в своей воскресной передаче сюжет под названием «Зов наверх». Насколько я понял, к сорокалетию солженицынского выступления в Гарвардском университете, где он призывал слушателей повышать уровень нравственной требовательности. Критически высказался о заметном моральном разложении западного общества.
— Гораздо чаще, подчеркну это особо, его критика была направлена на то, что Запад слабо, слишком слабо действует против СССР. Против коммунизма в России, так это у него звучало.
— Но вместе с тем не забывал отвешивать почтительные поклоны своим покровителям: «Соединённые Штаты Америки давно проявили себя как самая великодушная и самая щедрая страна в мире». Вот как! Самая великодушная и самая щедрая… Это из его выступления в Вашингтоне в 1975 году. И такого рода высказываний у него множество.
— Они приобрели нынче дополнительную злободневность. Ведь уже после ухода «вермонтского пророка» в мир иной все мы имели возможность ещё и ещё раз убедиться в необыкновенном «великодушии» этой заокеанской державы, в том числе по отношению к нашей стране. Оказалось, что и уничтожить «коммунистический режим» на территории Советского Союза для заправил американского империализма недостаточно. Аппетит разгорелся на большее.
А «пророк» в связи с этим очень жалко выглядит. И поразительно, что российская власть будто не понимает, кому сегодня поёт она свою осанну и за что! Ведь антисоветизм, «декоммунизация», которые Солженицын яростно проповедовал, теперь на той же Украине (и не только!) органически переплелись с русофобией. Ну а самое главное — к чему всё это привело в нашей собственной стране.
Горькие плоды своих усилий «пророк», вернувшись в Россию, успел увидеть. Парадокс в том, что последняя его книга, которую он выпустил в 1998 году, имеет название «Россия в обвале». Вот чем кончилось — обвалом!
Сожаления и покаяния от него не последовало
— Казалось бы, покаяться надо Александру Исаевичу. От всех он требовал покаяния. А сам? Вы нашли в его последних писаниях хоть намёк на то, что о чём-то в своей разрушительной деятельности он сожалеет?
— Ничего подобного. Словно и не имел он никакого отношения к той катастрофе, в которую оказалась ввергнута наша страна.
— Мало того, он себя полностью оправдывает! Вот начало его широко известного труда «Как нам обустроить Россию», написанного в 1990 году: «Часы коммунизма — своё отбили. Но бетонная постройка его ещё не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами».
Через восемь лет, в новой работе «Россия в обвале», он уже преподносит те свои слова как сбывшееся пророчество. Вот, мол, я предупреждал — так и вышло: расплющились под развалинами коммунизма. То есть в нынешних бедах не те виноваты, которые рушили, а опять коммунизм: больно тяжёлая, видите ли, его постройка! Хотя, если она такая тяжёлая, значит, есть в ней весомое содержание, а не просто «чёрная дыра»…
— Коммунизм он продолжал злобно клеймить до конца дней своих. Поддержал расстрел Верховного Совета в 1993-м, поскольку померещилось ему «возвращение коммунизма». Ничего хорошего не хотел признавать за 70 советских лет и своей главной заслугой считал то, что якобы «прокричал правду о нашей послереволюционной истории». Прокричал — это, пожалуй, верно. Только правду ли?
Он должен был бы сказать спасибо Советской власти хоть за то, что его, заключённого, вылечили в трудное послевоенное время от рака. Причём совершенно бесплатно. А ведь нынче, если денег нет, то и от болезни полегче не вылечишься…
— Ненависть Солженицына к Советской власти и советскому времени воистину не знает пределов. Тут он настолько зациклен, что совершенно теряет малейшую объективность. Приведу для примера один факт. Осенью 1994 года, выступая в Госдуме, он заявил следующее: «И мы знаем, как катастрофически падает наша передовая и блистательная наука, как падает наше образование, как падает медицина…» Правильно заявил! Но ведь эта наука, передовая и блистательная, создана в советские годы. И это образование, медицина — тоже. Надо реальность прямо признать, однако он помалкивает.
— Как и нынешняя власть. Она пользуется всем, что создано советским социализмом, но при этом колоссальные достижения его замалчивает или, хуже того, обливает грязью.
Что же говорить про Солженицына, который за многие годы в самом деле буквально насквозь пропитался ненавистью ко всему советскому. Меняться ему, одержимому антикоммунизмом, а тем более в чём-то каяться на исходе жизни было уже трудновато. Да и вряд ли такое приходило ему в голову — при его несусветной гордыне, умопомрачительном честолюбии, самой настоящей мании величия.
Эта мания доходит до смешного. Особенно в признаниях, которые иногда у него прорываются. Надо же, например, вообразить себя не только «пророком», но и «Мечом Божьим»!
Или, скажем, спрашивает: «А вы знаете, кто сегодня писатель номер один в России? Думаете, Шолохов? Нет, Солженицын».
— У вас прозвучали рядом эти две фамилии, а я ещё раньше думал вот о чём. Есть позорная для «Меча Божьего» история, за своё участие в которой он просто обязан был высказать публичное покаяние. Я имею в виду его отвратительную роль в клевете на Шолохова. Бывает, что одно какое-то событие необыкновенно ярко высвечивает суть человека. По-моему, в данном случае именно так высветился Солженицын. Наверное, надо рассказать об этом для тех, кто не знает.
— Согласен. История, которую вы вспомнили, действительно вопиющая и, конечно же, раскрывающая самую суть нынешнего юбиляра.
Начну с письма, написанного Солженицыным после встречи с Шолоховым на приёме у Хрущёва в 1962 году: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед Вами я был представлен Никите Сергеевичу, — помешали мне выразить Вам тогда моё неизменное чувство, как высоко я ценю автора бессмертного «Тихого Дона». От души хочется пожелать Вам успешного труда, а для того прежде всего — здоровья. Ваш Солженицын».
Обратите внимание: «Ваш», а чувство у него якобы высокое и неизменное…
Однако приведу выдержку из солженицынского мемуарного сочинения «Бодался телёнок с дубом», появившегося позднее. Это — о том же самом дне и о той же встрече: «Хрущёв миновал Шолохова стороной, мне предстояло идти прямо на него, никак иначе. Я шагнул, и так состоялось рукопожатие. Ссориться на первых порах было ни к чему. Но и — тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного.
— Земляки? — улыбался он под малыми усами, растерянный, и указывая путь сближения.
— Донцы! — подтвердил я холодно и несколько угрожающе».
— Вы в своей книге хорошо это прокомментировали: «О господи, этот донец, видите ли, ещё и угрожал…»
— А дальше-то что у Солженицына: «Невзрачный Шолохов… Стоял малоросток и глупо улыбался… На трибуне он выглядит ещё более ничтожным».
Вот ведь с какой чёрной злобой в душе, оказывается, писал на другой день Солженицын письмо Шолохову, изливая фальшивые, лицемерные чувства!
— Поразительно…
— В той же книге читаем: «Мой архив и сердце моё терзали чекистские когти — в ту же осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова». Палаческие!
Ну, кажется, всё про себя сказал тут г-н Солженицын. Однако есть и ещё более серьёзное. После признания Шолохову в любви он со свойственной ему яростной безоглядностью включился в гнуснейшую кампанию по доказательству того, что Михаил Александрович не автор «Тихого Дона», а плагиатор.
Кампания эта, как известно, потерпела полный крах. Но покаяния от Солженицына мир так и не дождался…
Владимир Бушин
Свежие комментарии