Статья опубликована 5 февраля 1989 г.
Джордж Ф. Кеннан за свою долгую дипломатическую карьеру неоднократно работал в Москве: в 1933-1934 г. он входил в состав первого официального представительства США в СССР, в 1944 г. занимал в американском посольстве в Советском Союзе пост советника-посланника, а в 1952 г. был назначен туда послом. В 1947 г. он разработал стратегию сдерживания, ставшую основой послевоенного политического курса Соединенных Штатов по отношению к СССР. В 1961-63 гг. он занимал пост посла США в Югославии. Кеннан был почетным профессором Института фундаментальных исследований Принстонского университета.
Первые месяцы нового года и начало деятельности новой администрации — подходящий момент, чтобы на мгновение отвлечься от сиюминутных дел, и рассмотреть эти вопросы в исторической перспективе.
Стоит вспомнить, что традиционно американцы не считали Россию врагом Соединенных Штатов. Конечно, у большинства американцев такая форма правления, как царское самодержавие вызывала неприятие. Но мы были готовы принять его как данность, и поддерживать с царской властью нормальные взаимовыгодные отношения, поскольку Россия не представляла угрозы для национальной безопасности Соединенных Штатов.
Все изменилось после русской революции 1917 г. В нашей стране, похоже, весьма распространено мнение о том, что холодная война — как понятие, обозначающее состояние острого конфликта и напряженности между двумя государствами — началась только в 1945 г., после окончания Второй мировой войны. Это впечатление ошибочно.
На самом низком уровне американо-российские отношения находились в первые 16 лет после захвата власти большевиками в 1917 г. Американцев глубоко шокировали масштабы насилия в ходе революции, фанатизм и жестокость новых правителей страны, их отказ признать государственные долги и иные обязательства, связанные с только что закончившейся войной, и особенно неприкрытая пропаганда идеи мировой революции, а также попытки большевиков привести коммунистов к власти в других странах.
Все эти 16 лет, как многие из нас помнят, у Америки с советским режимом не было никаких официальных контактов. Даже после установления дипломатических отношений в 1933 г. они оставались прохладными и небезоблачными. В конце концов, сталинская тирания — не та форма правления, с которой любая страна могла бы комфортно сосуществовать. Циничный пакт Сталина с Гитлером в начале Второй мировой войны также отнюдь не способствовал улучшению отношения большинства американцев к советскому режиму.
В 1941-1945 гг., когда Советский Союз и Соединенные Штаты находились в состоянии войны с Германией, взаимный антагонизм их политических систем умерялся в интересах военного сотрудничества. Однако эта дружба носила показной характер, и не отличалась глубиной в восприятии обеих сторон; как только боевые действия закончились, между ними начали возникать новые серьезные трения.
В результате войны весь фон двусторонних отношений США и России фундаментально изменился. Заинтересованность в мировой революции, ослабевшая еще в межвоенный период, почти полностью исчезла из риторики и практической политики Москвы. Однако ей на смену пришли новые источники затруднений.
По итогам Второй мировой большая часть восточной половины европейского континента оказалась под военно-политическим контролем Советского Союза. Это представляло собой значительное смещение общего баланса сил в Европе, что само по себе не могло не беспокоить западных союзников. Однако серьезность перемен усугублялась воздействием дополнительных обстоятельств. Одним из них стал тот факт, что советское руководство не провело демобилизации своих вооруженных сил в Европе, сопоставимой по масштабам с резким сокращением численности войск западных держав сразу по окончании военных действий. Другим фактором было жестокое подавление советскими полицейскими и партийными властями любых проявлений независимости и демократизации в странах Восточной и Центральной Европы, оккупированных советскими войсками.
Кроме того, вскоре стало ясно, что советские лидеры пытаются воспользоваться тогдашним состоянием нескольких западноевропейских народов, — оглушенных, измученных и растерянных после только что завершившейся войны — чтобы навязать им коммунистические режимы меньшинства вроде тех, что Москва уже активно создавала в той части Европы, что оказалась под ее властью.
Наконец, все это дополнялось ошеломляющим воздействием нового фактора, не имевшего прецедентов в истории человечества, перевернувшего все существующие доктрины, и пронизывающего любые страхи и амбиции, связанные с военной мощью: появления в арсеналах США и СССР ядерного оружия.
Именно из этого ведьминого зелья родилась холодная война как символическое выражение нового, крайне антагонистического характера советско-американских отношений. Поначалу она представляла собой, как это ни парадоксально, практическое воплощение знаменитой формулы Троцкого ни мира, ни войны. Дипломатические отношения никто не разрывал, а пушки включая ядерное оружие, пока молчали.
Впрочем, до рокового порога, за которым начиналась война горячая, в те времена было рукой подать. Многие, включая самого Сталина, считали вполне вероятным, если не неизбежным, что в скором времени он будет перейден. В обеих странах военный истэблишмент приучали исходить из того, что война, или некая форма военного столкновения — единственный исход, которым в конечном итоге этот конфликт может завершиться. Во многом — да собственно во всем, кроме самого обмена залпами — в умах миллионов людей, военных и гражданских, война уже превратилась в реальность.
Хотя многочисленные кризисы происходили и позднее, кульминационной точкой холодной войны, вероятно, следует считать начало боевых действий в Корее. Как развивались события дальше, известно. К счастью для нас всех война между Советским Союзом и Соединенными Штатами так и не разразилась. Кризис был преодолен.
И за следующие сорок лет (до середины восьмидесятых) все эти компоненты холодной войны, зачастую сохраняя свою значимость в представлениях граждан обеих стран, отчасти утратили остроту, а то и реальность. Народы Западной Европы вскоре вновь обрели политическое равновесие, процветание и уверенность в себе. После успешной реализации Плана Маршалла об опасности проникновения коммунистической системы в этот регион речь больше не шла.
Более того, обе стороны постепенно научились сосуществовать с ядерными вооружениями, хотя бы в том, что они были признаны самоубийственным оружием, которое никогда не должно применяться — любая такая попытка обернулась бы катастрофой, лишающей всякого смысла сами понятия победа и поражение. Что же касается соотношения обычных вооруженных сил в Европе, то создание блока НАТО восстановило приблизительное военное равновесие в центральной части Континента. Более того, становилось все яснее, что у обеих сторон нет ни стимулов, ни стремления развязывать в этом регионе даже обычную войну, не говоря уже о ядерной.
В свете этих изменений можно было бы предположить, что крайне милитаризованная концепция отношений между Востоком и Западом, воплощенная в термине холодная война тоже должна уйти в прошлое. Однако военные приготовления и гонки вооружений — процессы устойчивые. Они порождают собственную логику привычек и подозрений. И последние продолжают жить собственной жизнью даже после того, как обусловившие их причины сходят на нет.
Таким образом, в этом смысле холодная война продолжала существовать в умах множества людей и в шестидесятые, и в семидесятые, когда основания для нее в основном канули в Лету. И только в середине 1980-х, когда у России появился лидер, достаточно мудрый, чтобы осознать, что логика холодной войны в основном утратила связь с реальностью, и достаточно смелый, чтобы заявить об этом публично и действовать соответственно, мир понял: одна эпоха — преодоления гигантских разрушительных последствий Второй мировой войны — закончилась, и наступили новые времена. Эта новая эпоха, конечно, принесет с собой новые проблемы, как это всегда бывает с гигантскими изменениями в международных отношениях, но в то же время откроет перед нами и новые возможности.
Именно на этом историческом повороте мы оказались сегодня. Первоначальные источники противоречий между двумя государствами, уходящие корнями еще в довоенный период, утратили серьезное значение. Те же из причин конфликта, что связаны с результатами Второй мировой войны, уже во многом смягчены, и советский лидер Михаил С. Горбачев, по всем признакам, стремится к их полному устранению. Куда же мы двинемся дальше?
Ситуация в сегодняшней России во многом просто беспрецедентна. Мы становимся свидетелями исчезновения последних рудиментов той уникальной — и кошмарной — системы государственного управления, что называется сталинизмом. Нынешний период по уровню свободы во многом не имеет равных в истории страны, за исключением разве что нескольких лет бурных перемен, предшествовавших началу Первой мировой войны в 1914 г.
Однако с понятием свобода надо обращаться осторожно. Она не означает, что Россия становится такой же, как мы. Этого не происходит, не может произойти, и не следует ожидать, что это произойдет. В долгосрочном плане государственный строй и методы, которые использует любое государство, отражают представления и ожидания народа. Русский народ и ряд других народов, населяющих СССР, никогда не знали демократии в нашем понимании этого слова. Они почти не имеют того многовекового опыта, что формирует дисциплину самоуправления, из которого родилась наша политическая культура. Если завтра установить в России нашу политическую систему, большинство людей не будут знать, что с ней делать, а то, как они с ней поступят, возможно, будет сильно отличаться от наших ожиданий.
Таким образом, очевидно: что бы ни случилось, и чем бы ни закончились усилия Горбачева по перестройке советского общества, Россия остается и останется страной, сильно отличающейся от нашей. Не стоит думать, будто эти различия могут быть преодолены за короткое время.
Помимо этого политические интересы России — великой современной державы с уникальным географическим положением, и наследницы масштабных обязательств, из этого положения вытекающих — неизбежно будут отличаться от наших. К счастью в основном они не вступают в прямое противоречие с интересами США. Те разногласия, что сохраняются сегодня, не исключают нормальных отношений между нашими странами, особенно когда с российской стороны их определяет такой человек, как Горбачев. Однако подобный диспаритет означает, что в долгосрочном плане нам не следует ожидать установления с правящими в России режимами столь же близких политических отношений, как со странами, в большей степени разделяющими наши взгляды и институты.
При всем вышесказанном несомненно, что Горбачев, со своей стороны, явно проявляет намерение в максимально возможной степени устранить препятствия, осложнявшие советско-американские отношения в прошлом, и ряд предпринятых им смелых шагов в данном направлении свидетельствует об искренности этих намерений. В той степени, в какой ему удастся довести эти усилия до логического конца (что отчасти зависит от ответных шагов с нашей стороны), для Соединенных Штатов его действия представляют собой самую благоприятную за последние 70 лет возможность установить нормальные, конструктивные и обнадеживающие отношения с Советским Союзом.
Очевидно, что Горбачев находится в крайне сложном положении. Бремя, которое он возложил на себя, кажется почти непосильным для обычного человека. Его попытки реформировать экономику страны пока что выявили в основном тот факт, что ущерб, нанесенный советскому обществу — в экономическом, социальном и духовном плане — за 50 лет сталинского террора, а затем брежневской коррупции и застоя, оказался куда серьезные, чем кто-либо из нас мог предполагать. Для устранения этого ущерба и строительства здорового общества потребуется куда больше времени, чем казалось раньше.
Будет ли у Горбачева это время, сказать не в силах никто. Его затруднения усугубляются тем, что непреднамеренным и неожиданным результатом реформ стал всплеск националистических настроений в нескольких нерусских этнических группах, проживающих на территории СССР. Тем самым неожиданную актуальность приобрела политическая проблема взаимоотношений нерусской периферии с русским центром — проблема, которую многие из нас считали делом далекого будущего. Это — особенно в случае с тремя прибалтийскими республиками — породило ситуацию крайней политической нестабильности. Дело вот в чем: любые события в этих регионах СССР находятся в тесной взаимосвязи с происходящим в так называемых странах-сателлитах Восточной и Центральной Европы, и если дела во всем этом регионе еще больше выйдут из-под контроля, могут возникнуть ситуации, воспринимаемые как угроза не только политическим, но и военным интересам СССР сугубо оборонительного характера, а это чревато серьезными последствиями.
Насколько долго Горбачев сможет — или насколько долго ему позволят коллеги — нести это бремя, вопрос открытый. Во многих важных аспектах его позиции сильны: он обладает отличной репутацией как государственный деятель, и к тому же любой преемник унаследует не только полномочия, но и проблемы нынешнего советского лидера, что все его оппоненты наверняка отлично сознают. С другой стороны он подвергается жесточайшему давлению.
Точно так же невозможно предсказать, что произойдет в случае смещения Горбачева. Правда, почти все наблюдатели согласны в одном: возврат к ситуации, существовавшей до его прихода к власти, исключен. Интеллигенции позволили развернуться, и невозможно представить себе, чтобы нынешнее поколение интеллектуалов позволило вновь, как раньше, заткнуть себе рот. И это еще не все: горбачевские экономические реформы, пусть на сегодняшний день они и не принесли результатов, официально одобрены высшими органами партии и правительства. Отменить эту санкцию, не ставя себя в неловкое положение, они могут лишь в том случае, если кто-то предложит лучшую альтернативу — а ничего подобного пока что не происходит.
Таким образом, можно предположить, что любой, кто придет на смену Горбачеву, должен будет в основном следовать его курсу — хотя, вероятно, более медленным темпом и без присущей нынешнему лидеру смелости.
Особенно это относится к внешнеполитической сфере, представляющей для нас особый интерес. В самой России из всех направлений деятельности Горбачева именно внешняя политика вызывает меньше всего нареканий. Консерваторы — как в военных, так и в гражданских кругах — вероятно хотели бы аннулировать, если это возможно, некоторые из его наиболее примирительных шагов в сфере контроля над вооружениями; но они, несомненно, вскоре обнаружат, что сталкиваются с теми же финансовыми затруднениями, которые пытается преодолеть Горбачев, так что и в этой области их пространство для маневра, вероятно, будет сильно ограничено.
Таким образом, можно предположить, что политика, которую символизирует Горбачев, во многом сохранится и после него, даже если он будет смещен в недалеком будущем. Пока же, к счастью для нас, он продолжает удерживать свои позиции, хотя и балансируя над пропастью — в основном благодаря своей необычайной дальновидности, воображению и мужеству, а также из-за относительной посредственности и интеллектуальной серости большинства его оппонентов.
Соответственно, для руководства новой администрации ситуация на российской арене в данный момент отличается чрезвычайной непредсказуемостью — такой неопределенности Россия, пожалуй, не знала с рокового 1917 года. И на вопрос Что вероятнее всего произойдет в этой стране в ближайшие годы существует лишь один ответ — то, чего никто не ожидает.
Эта непредсказуемость, несомненно, требует от творцов американской политики в отношении СССР постоянной бдительности, осторожности и предусмотрительности. Это, однако, не может служить основанием для того, чтобы отвергнуть возможности, предоставляемые политикой Горбачева в плане смягчения военной напряженности и улучшения общей атмосферы в отношениях между Востоком и Западом. Если сейчас, пока железо горячо, мы достигнем с Москвой реалистичных и прочных договоренностей, если эти договоренности, чего и следует ожидать, будут восприняты там как отвечающие советским интересам, если они, как и должно быть, будут содержать встроенные механизмы соблюдения, если они, что вполне вероятно, будут закреплены официальными соглашениями — тогда сами по себе перестановки в советском руководстве не приведут к их аннулированию.
Какими же в свете всего этого должны быть цели политики США по отношению к зарубежному партнеру, в которого Горбачев старается превратить Россию? Что мы со своей стороны в состоянии предпринять, чтобы способствовать нормализации наших отношений и выстроить будущее этих отношений в соответствии с заложенным в них позитивным потенциалом?
Представляется очевидным, — по крайней мере, автору этих строк — что нашей первостепенной заботой должно стать устранение, насколько это в нашей власти, тех черт американской политики и практической дипломатии, чью основу и логику по-прежнему составляют устаревшие представления времен холодной войны, лишенные сегодня каких-либо серьезных обоснований.
В какой-то степени это уже делается. Культурные обмены и контакты между людьми быстро развиваются, не встречая серьезных препятствий с обеих сторон. То же самое можно сказать и о научных обменах. Во всех этих областях инициатива обычно — и это правильно — исходит от частных лиц. Задача государства в первую очередь — не мешать, а, напротив, оказывать таким контактам поддержку там, где это действительно требуется. Тот факт, что дела в этих сферах идут так хорошо — вдохновляющее свидетельство того, что людям они нужны, и что они являются весьма полезным элементом нормальных отношений между двумя великими народами.
В сфере коммерции также наблюдается прогресс, однако здесь сохраняются препятствия — препятствия, не имеющие под собой сегодня никаких оснований, которые могут быть легко устранены.
Определенные дискуссии вызывает вопрос о том, следует ли оказать Горбачеву помощь. Однако сама его постановка неверна. Следует учитывать разницу между экономическим сотрудничеством и помощью. Горбачев не просит нас ни о каких займах, льготных кредитах или иных экстраординарных формах помощи, и вряд ли об этом попросит. Впрочем, даже если он это сделает, оказывать такую помощь было бы нецелесообразно.
Русские просят о другом, и эта просьба заслуживает удовлетворения — о предоставлении им нормальных возможностей в плане ведения торговли, включающих, конечно, предоставление обеими сторонами обычных коммерческих кредитов в рамках конкретных сделок. В этой сфере сохраняются два ненужных барьера, установленных еще в 1970-е гг. — поправки Джексона-Вэника и Стивенсона к Закону о внешней торговле 1974 г., по сути отказывающие СССР в нормальном таможенном режиме, и ограничивающие возможности для получения коммерческих кредитов. Для этих ограничений, и в то время не принесших никому ощутимой пользы, теперь вообще не существует никаких оправданий — чем скорее Конгресс их отменит, тем лучше.
В целом, при соблюдении минимальных мер предосторожности, связанных с национальной безопасностью, советско-американская торговля должна развиваться беспрепятственно. Ее потенциал отнюдь не беспределен: сегодня советская сторона мало что может предложить нам в плане экспорта, а ее валютные ресурсы для импорта резко ограничены. Однако и имеющиеся здесь возможности нельзя считать малозначительными, и их не следует сковывать ненужными государственными ограничениями.
Самым серьезным фактором, влияющим на советско-американские отношения, несомненно является проблема контроля над вооружениями, включая продолжающееся соперничество в разработке стратегических ядерных вооружений и противостояние обычных вооруженных сил в Центральной Европе. Эта неправомерная военная конфронтация, абсолютно несоизмеримая с политическими разногласиями, которые ее якобы оправдывают, представляет собой неисчерпаемый источник взаимного недоверия и подозрительности, отвлекает внимание общественности от более серьезных аспектов наших двусторонних отношений, и поглощает гигантские ресурсы, которые можно было бы использовать в более плодотворных целях. Что здесь можно сделать? Конечно, не все зависит от нас. Для этого танго нужны двое партнеров. Однако, поскольку Горбачев убедительно дает понять о своем намерении сделать в этой сфере максимум возможного, и уже предпринял ряд компромиссных и даже односторонних шагов в данном направлении, нам пора оценить собственную позицию в области контроля над вооружениями, и выяснить, нельзя ли внести в нее коррективы.
Конечно, один несомненный успех на этом направлении в последние годы достигнут: я имею в виду Договор по ракетам средней и меньшей дальности, в соответствии с которым ликвидируются такие ракеты, состоящие на вооружении обеих сторон в Центральной Европе. Этот успех стал возможен благодаря готовности Рейгана и Горбачева отбросить в сторону громоздкие механизмы переговоров на военно-техническом уровне и сделать смелый ход, основанный на разумном кредите доверия другой стороне. Однако это был лишь небольшой шаг на пути общего сокращения вооружений. В остальном же наши действия на этом направлении вызывают немало вопросов. Так, к настоящему времени — стоило лишь захотеть — мы уже несомненно могли бы заключить соглашение о полном запрете на ядерные испытания; это больше, чем что-либо еще могло бы послужить гарантией масштабного, пусть и постепенного, сокращения ядерных вооружений. Однако такого соглашения до сих пор нет.
Стоило лишь захотеть, и мы почти наверняка уже договорились бы о пятидесятипроцентном сокращении ядерных ракет дальнего радиуса действия, о желательности которого говорил и Рейган, и Горбачев. Такое соглашение, вероятно, изменило бы всю атмосферу в вопросе о контроле над вооружениями. Однако оно до сих пор не заключено. Вместо этого мы предпочли реализацию Стратегической оборонной инициативы, а также модернизацию и последующее наращивание нашего стратегического ядерного арсенала.
Расходы, связанные с присутствием американского воинского контингента в Западной Германии в настоящее время, как сообщается, поглощают до 40% нашего гигантского военного бюджета. Ни одна из практически реализуемых мер не способна столь же непосредственно и существенно обеспечить сокращение федерального бюджета США, как значительное облегчение бремени этих расходов. Годами мы робко обсуждаем идею переговоров о сокращении военных группировок в этом регионе, но так и не приступили к ее реализации. Сейчас этот процесс переместился в рамки куда более широкого форума (речь идет о переговорах в Вене по всему региону от Атлантики до Урала, в которых участвует намного больше стран), и вероятность достижения какого-либо результата в обозримом будущем скорее ослабла, чем увеличилась.
Горбачев, тем временем, объявил о важных изменениях в советской военной доктрине, затрагивающих состав и задачи советской группировки в этом регионе: в частности, речь идет об изъятии с передовых позиций тех видов вооружений, что могут использоваться для внезапного нападения. Этот пересмотр доктрины сопровождается рядом конкретных предложений СССР или стран Варшавского договора о различных мерах по укреплению доверия и масштабными самоограничительными односторонними шагами Москвы.
С нашей стороны эти инициативы встречают в основном прохладное отношение, смущение, а зачастую даже недовольство. Из-за этого очень многие граждане других стран гадают: действительно ли мы всерьез заинтересованы в проблеме контроля над вооружениями? Неужели это все, на что мы способны? Колебания, лежащие в основе столь сдержанной реакции, судя по всему, связаны в первую очередь с представлением, столь часто распространяемым и поддерживаемым официальными кругами США, о том, что Советский Союз обладает подавляющим превосходством в обычных вооружениях на центральноевропейском театре, которое сохранится даже после реализации односторонних мер, объявленных Горбачевым. У многих из нас, однако, этот тезис вызывает серьезнейшие сомнения, причем основываются они на статистических данных, абсолютно известных официальному Вашингтону, и не вызывающих у него возражений.
Подобная путаница, очевидно, стала результатом нескольких просчетов более фундаментального порядка. Для оценки соотношения сил между США и СССР в Центральной Европе используются нереалистичные и существенно искаженные критерии сравнения военных потенциалов НАТО и Варшавского договора. По-прежнему распространено мнение о том, что американские тактические и оперативно-тактические ядерные вооружения, размещенные в Западной Германии, представляют собой важнейший элемент сдерживания, без которого возникла бы серьезная опасность советской агрессии в этом регионе. Наконец, — и это тесно взаимосвязано с предыдущим тезисом об агрессивных планах СССР — наши военные ведомства настаивают, что степень угрозы, которую представляет для нас любая иностранная держава, следует измерять исключительно на основе нашей оценки ее военного потенциала, игнорируя интересы и намерения этой державы.
В интересах новой вашингтонской администрации — еще раз взвесить эти и иные подобные подходы, и задать себе вопрос: учитывая опасности и затраты, связанные с поддержанием обеими сторонами этих несообразно гигантских арсеналов, не следует ли разработать более реалистичные критерии оценки проблемы и более перспективные способы ее решения?
Если таким образом удастся преодолеть часть наиболее очевидных и серьезных препятствий, мешающих улучшению отношений с Советским Союзом, главное из того, что необходимо сделать, будет сделано. Двусторонние отношения между суверенными государствами — не та сфера, где можно добиться особо позитивных результатов; они скорее позволяют разрешать конфликты интересов и избегать негативных последствий. Если нам удастся хотя бы устранить наиболее серьезные из сохраняющихся источников противоречий между двумя правительствами, это само по себе станет огромным достижением.
Но и это будет еще не все. Даже между государствами, столь различающимися по своим традициям и идеологическим принципам, как СССР и США, существуют определенные возможности для сотрудничества. Эти возможности затрагивают целый ряд областей, среди которых наиболее крупной и важной, бесспорно, является охрана и улучшение окружающей среды в масштабе всей планеты.
Опасности, возникающие в этой сфере перед всем человечеством, подтверждаются уже не только выводами многочисленных ученых, но в некоторых случаях и нашими собственными ощущениями. То, что мы можем и должны предпринять для предотвращения грозящей катастрофы, в основном должно осуществляться на уровне отдельных государств; и в этом отношении и нам, и русским предстоит активно наверстывать упущенное, прежде чем мы сможем сказать: мы сделали все, что в наших силах. Однако экологические проблемы не знают государственных границ, и чтобы усилия в этой сфере на национальном уровне обрели максимальную эффективность, они должны дополняться мерами международного масштаба. Этот факт сегодня получает все более широкое признание как в России, так и в нашей стране: в различных регионах Советского Союза активно создаются экологические организации.
Никакие две другие страны не могут внести такой же вклад в решение проблемы, как Соединенные Штаты и Советский Союз, пожелай они объединить усилия. То же самое относится и к космическим исследованиям. Если мы сможем преодолеть представление о том, будто освоение космоса должно давать нам в первую очередь военные преимущества, возможности для серьезного сотрудничества с СССР в этой области станут очевидны.
Подобное сотрудничество будет оправдано уже теми непосредственными результатами, которые оно может дать. Однако необходимо учитывать и вероятность того, что объединение усилий двух стран в этих сферах может облегчить и преодоление сохраняющихся препятствий для установления между ними прочных и конструктивных отношений в целом. Ведь сам процесс сотрудничества в мирных целях, в решении проблем, важных для всего человечества, отодвинет на второй план невротические импульсы военно-политического соперничества, а между нашими народами в рамках совместных творческих усилий может сформироваться прочная связь, которой невозможно добиться на других направлениях межгосударственных отношений.
Явление, которое мы наблюдаем сегодня, по сути представляет собой окончательное преодоление последствий русской революции 1917 г. Нынешние советские лидеры, в отличие от своих предшественников, должны будут опираться не только на послереволюционный период, но и на всю российскую историю. То, что они создают, и то, с чем мы имеем дело — это другая Россия, которую нельзя полностью отождествлять ни с революционной эпохой, ни предшествовавшим ей многовековым периодом царского самодержавия.
Строительство этой новой России требует инновационного подхода не только от тех людей, что занимаются этим в Москве, но и от американского правительства, для которого наладить с ней контакт пожалуй важнее, чем для руководства любой другой страны мира.
Решать эту задачу придется администрации Буша. Она, конечно, не сможет игнорировать события недавнего прошлого, но если нынешняя администрация окажется в плену эмоциональных травм, нанесенных этими событиями, успеха ей не добиться.
Свежие комментарии